Может, и так бывает. Но Николай Шалин не успел ни о чем подумать. Стукнуло чем-то тяжелым, оглушающим, огненные круги поплыли в глазах, и он провалился в бездну, в небытие. Исчез для него мир. С прекрасными мечтами, с шелестом трав, пением птиц. Наступил вечный покой… Так, видимо, решили и немцы, когда, смяв оборону полка, заняли деревню Ломово. Бездыханное тело, и большая лужа крови под ним. Вооруженные до зубов враги даже не взяли карабин с несколькими патронами в магазине, лежащий возле убитого советского бойца. А день сменился ночью. Пропеченная зноем солнца и жаром, искромсанная и истерзанная благодатная воронежская земля, жадно впитывала в себя прохладу. Росная трава коснулась лица, и вдруг по нему прошли нервные тики. Шалин с трудом разомкнул глаза. Что с ним, где он? Старался припомнить, но голова была словно чужая. Только, когда услышал лающие крики фашистов в деревню – это постепенно вернуло его к действительности. Хотел вскочить на ноги и тут же с тяжким стоном повалился обратно, потерял сознание. Вновь пришло оно уже под утро. Только теперь, при свете, Николай понял всю трагичность своего положения. Он лежал в кровавой купели. Бедро ноги было перебито. Разрывная пуля наделала такого, что страшно было смотреть. Пытался ползти, но даже повернуться нельзя. Хотелось пить, пить… Организм потерял много жидкости. Все тело горело, как в огне. Нещадно пекло солнце. Закрыл лицо лопатой, но и она скоро накалилась. В ушах стоял глухой звон, будто ударяли молотом по наковальне. Чу, кто-то кричит, разговаривают, какие-то люди снуют возле. Немцы! Ну, все! Содрогнулся. В глазах – блеклый свет. Никого нет. Значит, бредил. И опять галлюцинации. Все перемешалось. Вот он, еще маленький мальчишка, крутится возле что-то мастерящего у дома батьки. Потом все плачут, и он, Колька, тоже – несут гроб с телом батьки на кладбище. Не реви, не реви, успокаивает мать. Его и старшего сына Михаила. Разгоряченная в бреду память извлекает из своих тайников все новые и новые отрывки небольшой жизни. Миша смеется, одевается и хочет ехать в какой-то колхоз показывать кино. Да как же, Миша, ведь ты утонул? Неужели жив? Вот радость! Мама подойником звенит. Платочек совочком на голову повязала – все деревенские девушки и женщины в летнюю жару так повязывали. Много у нее хлопот, фермой заведует… И опять – явь. В ночном нее висят осветительные ракеты. Надрывно гудят фашистские самолеты. Где-то невдалеке, за Ломовом, рвутся бомбы. Значит, наши рядом. Наши!!! Трое суток уже лежит раненный боец, то приходя в себя, то вновь теряя сознание. Силы совсем оставили его. Страшная жажда мучит. По утрам слизывает с травы росинки. Всю траву выдергал рядом. Повернуться, с низеньких былинок лизнуть – невмоготу. Смочил мочой губы. Но они от этого еще больше растрескались, запеклись. Неужели все? Вот так и погибать в восемнадцать-то лет? А как хочется жить! Жить! Неужели никто не поможет? Ведь он по существу ее и не видел, жизни. После школы поступил в ремесленное училище, дома решили, что он выучится на слесаря. Но началась война – выпустили досрочно. Направили работать в одно из ярославских автобронетанковых мастерских. Из не ушел на фронт. Мама, знаешь ли, ведаешь ли, где твой сын, чует ли, вещает ли твое сердце? И он заплакал бессильными, беспомощными слезами. Рой мух облепил рану. В ней копошатся черви. Пытался кричать, пусть хоть и немцы в деревне – будь что будет. Все равно умирать, нет больше выхода. Но сам едва услышал свой голос. Рядом карабин. Нехорошие мысли появились… Обнаружили Николая Шалина лишь на шестые сутки. Две женщины и мальчик лет двенадцати приволокли на шинели в сарай, положили на сено. Наши войска уже выбили немцев из деревни. Боец едва подавал признаки жизни. Он не говорил, потерял память. Не мог даже назвать своей родной деревеньки Байково, что в Большесельском районе на Ярославщине, чтобы сообщили матери, Анастасии Федоровне, и пятнадцатилетней сестренке Гале – «бухгалтеру» детского дома эвакуированных из Ленинграда истощенных ребят: жив, мол, ваш сын и брат. Если бы Николаю показали зеркало, не узнал бы он себя. Красивый, чернобровый, пышущий здоровьем парень, выглядел сейчас стариком. Оброс, изможденное землистое лицо, угасший взгляд еще недавно таких лучистых глаз. Долго он приходил в себя. В полевом медсанбате, в госпитале в Тамбове. Заботливое внимание персонала, тишина, оказанная квалифицированная помощь сделали свое дело. Но все страшное еще оказалось впереди. От солдатских ушей трудно что-либо скрыть. Предстояла сложнейшая операция. Кости бедра были раздроблены, в рану попала грязь. Операционный стол.
|
Lade Seiteninhalt...
